Старик тяжело закашлялся, пошарил сухой рукой в кармане и достав из него клетчатый носовой платок, бессильно опустился на садовую скамейку. Прохладный октябрьский воздух пах прелой листвой и неминуемым осенним дождем, хотя из нависших на небе свинцово-серых туч пока не лилось.

Еще один октябрь. Наверное, если уж человеку суждено умереть, то лучше всего делать это именно осенью, вместе с отцветающим летом, облетевшей листвой, тлеющей в зажженных садовым дворником кострах, с бесследно исчезающим теплом. Умирать не одному не так страшно, да и смерть воспринимается как должное, как необходимое.

Старик вытер тонкие губы платком и, подняв голову вверх, пристально всмотрелся в тяжкие тучи. Все повторяется, все циклично. Даже тучи такие же, как тогда, в совсем другом, теперь уже далеком, скрывшимся за дымной завесой времени, октябре...

Мальчика звали Дитрих. Мальчик носил белые сорочки и темно-синие шорты на помочах. Именно таким запечетлил его безымянный фотограф на единственной, чудом дошедшей до него много позже, фотографии. Наверняка у мальчика был отец. Известно даже его имя- Карл-Фридрих, но мальчик его почему-то не запомнил.

Зато маму Дитрих помнил очень хорошо. Высокая, стройная, вот она готовит яблочный штрудель, пахнущий летней жарой и сладкой корицей.

-Эй, мальчишки, бегом сюда- смеется мама, вытирая мокрые руки об подол кружевного белоснежного фартука- Штрудель готов!

Дитрих бежит сломя голову из глубины сада, пытаясь обогнать старшего брата Отто.

И хотя, обогнать не получается, Дитрих нисколько не расстроен, он чувствует во рту самый лучший в мире вкус яблочного штруделя, и он счастлив.

А потом пришел октябрь. Тот самый, который подобно жесткому ластику, рвущему бумагу, стер это счастье навсегда. Вместе с мамой, старшим братом Отто, отцом, которого Дитрих почему-то не запомнил, и даже вместе с яблочным штруделем.

В октябре пришли они.

Они шли неровными шеренгами по улицам городка, все в одинаковых серых кителях, пыля по мощеным дорогам сверкающими черными сапогами. Чернявые, с большими грустными глазами, сначала они даже понравились Дитриху своей непохожестью с жителями городка. Впереди на открытом авто ехал, вероятно, самый главный из них, в фуражке с высокой тульей и кокардой в форме золотистой шестиконечной звезды.

Дитриху было необычайно интересно разглядывать этих людей со свисающими прядями волос на висках, на черные автоматы, которые болтались у них за спиной, на огромный бело-голубой флаг, который они вывесили на крыше городской ратуши...

Но рассмотреть все это подробнее он не смог, потому что мама, больно схватив сына за руку потащила домой, Дитрих увидел нечеловеческий страх, превративший милое, самое красивое на свете лицо мамы в темную маску ужаса..

Два дня Дитриха и его старшего брата Отто не выпускали из дома, даже в сад не выпускали. Мама все время смотрела в окно, словно ожидая чего-то.

А на третий день за ними пришли.

Трое огромных черноволосых солдат с большими грустными глазами ворвались в их дом, прикладами вытолкнули всех на улицу.

Дитрих, его старший брат Отто и мама куда-то неслись в толпе других людей, Дитрих плакал, ему было невыносимо страшно, рукой он сжимал руку Отто, боясь потеряться в этом огромном ревущем несущемся людском стаде.

А потом всех посадили на землю и приказали ждать. Никто не понимал, чего конкретно им ждать, но многие, как показалось мальчику, уже догадывались. Взрослые неистово молились, плакали, прижимая к себе детей.

-Что с нами будет, мама?- тихо прошептал Дитрих

Мама повернула к нему заплаканное лицо и молча поцеловала в белобрысую голову.

Наконец пришел тот самый в фуражке с высокой тульей, что-то сказал стоящему рядом бородатому солдату, тот кивнул, щелкнул каблуками сапог и заговорил по-немецки с жутким акцентом, коверкая слова:

-Грязные немецкие свиньи! Всем встать, построить по три, двигать в колонне тихо, за маленький звук- стрелять на месте, за попытка бежать-стрелять на месте, за беспорядок-стрелять на месте! Ну, бикицер, шагом марш!

И тут всем стало все понятно. Даже Дитриху. Удивительно, но плакать он уже не мог. Тяжелыми ватными ногами он семенил за сгорбившейся и в миг постаревшей мамой, не желая верить в реальность происходящего.

Их вели по знакомой улице, усаженной по обочинам кленами, с которых срывались и падали багряно-желтые листья. Ненемцы, одетые в черные ватники стояли под этим кленами и смотрели вслед угоняемых навсегда людей.

Вдруг мама схватила Дитриха и с силой швырнула его в руки какой-то не немецкой женщины в пуховом платке на голове. Женщина, оглядевшись не заметил ли это кто-то из черноволосых солдат, уцепилась за его тонкую руку, едва не вывихнув ее и затащила в узкий переулок между приземистыми деревянными домами.

Больше Дитрих никогда не видел маму и старшего брата Отто.

Старик вновь закашлялся, поднял воротник пальто и опять поднял голову к небу. Там высоко плыла необычная туча, она плыла быстро, обгоняя другие. Зависнув над стариком, она медленно опустилось к земле и голос, так похожий на мамин прошептал: «Все будет хорошо, сынок. Ничего не бойся», а потом запел «Хорст Весселя», ту самую забытую мамину колыбельную...

В воздухе пахло яблоком и корицей.