Ща я вам маленькую историю расскажу про хохла одного- вчера узнал от друга (немного дополнил деталями, которые расспросил сегодня).
Пока он мне все в цветах и красках рассказывал по телефону- я ржал, як конь.
Так вот. Мой приятель женился на хохлушке (не свидомой), из Киева, еще в 2010 году. Мы дружим семьями, хорошая пара они, ребенок у них родился, хохлушка гражданка Уркаины, оформляет гражданство РФ. Над свидомыми глумит, с родней киевской пересралась к хуям, обратно в Украину не собирается- ибо нехуй. Купили они хорошую двушку в Химкарях, работают на себя: у него контора своя по гумманитарным, так сказать услугам, у нее- свой кабинетик в котором бабы ногти пилят, гг. Ну да ладно.
Исполнилось ребенку 2 годика, решили они его покрестить. Ну чтоб все, как положено по православному. Стали гостей звать, значит. Нас, блять, не позвали — решили они, видите ли по-семейному. Ну да хуй с ними)))).
Зато позвали брата хохлушки- из Киева. Брат тот в РФ не был лет 10-15 штоле. Приехал хмурый такой, гордый, блять- дескать, я- УКРАИНЕЦ, а вы тут рабы в Мордоре. Мой приятель его сразу аккуратно опиздюлил морально- чтоб не особо выебывался в гостях, но обещал жизнь в Мордоре показать во всей красе, сцуко, чтоб ворчать неповадно было.
Короче, покрестили они Женьку, бухнули. Ну и расписали для гостя Незалежной культурную программу. И давай катать хохла по Москве.
Хохол стал не по-деццки охуевать с первого дня. Ясен хуй- если у тебя по зомбоящику все время 25-й кадр от ТСНов, ИНТЕРов.
Ебатьмойхуй, а где же Жигули у вас на дорогах? Саня ему- ты башкой штоле ударился? У нас на Жигулях только чурки ездят, да и то не все. Хохол: столько новых авто, давно нигде не видел, одни иномарки у вас тут. Саня ему- а ты вооооон туда гляди, на парковку, видишь Мерс S-ка в 220-м кузове? А теперь гляди, чьи на ней номера, только пердак держи, а то весь салон забрызгаешь мне тут! Правильно, хохляцкие номера. И их в последние 2 года стало значительно больше у нас. Так что, кто на скачках в Незалежной, а кто в кабаке в Рашке, бгг.
Хохол был в ахуе. А еще особенно у него бомбило, когда он видел авто на украинских номерах, но с заклеенным жовто-блевотным флажком на флажок ДНР (ЛНР), и за рулем- нихуя не бурят ГРУ ГШ МО РФ, а такой же хохол, только еще хитрее, чем он. Видно было, что он даже и представить себе такого не мог.
Но его ахуй стремительно набирал обороты.
Поехали в центр, в район Лубянки. Бросили авто и гулять пошли.
Надо сказать, что в Москве сейчас красиво стало, как бы Семеныча не хаили. А в историческом центре- вообще сказка: фасады отреставрированы, белая, красная брусчатки, разметочка, велодорожки, уличные фонарики. Все отмыто, чистенько. Хохол всё удивлялся откуда ж бабло Мордор на это берет? Ведь нефть пизданулась шопиздец, бакс стрельнул вверх. Кацапы дохнуть должны, как ГосДеп прогнозировал! А они- брусчатку ложусь повсюду. Как так-то!
И тут эпизод случился. Идут они по тротуару, а сзади какие-то телки на великах катят. Ну и сигналят им- мол, уступите дорогу. Друзья наши ряды разомкнули- и телки в колонну по одному погнали. И тут одна другой кричит в след «Бля, Галя ты чо так быстро гонишь!», на охренном, блеять, хохло-наречии. Хохол аж подпрыгнул, а тут его сынок- «папа, дывысь, так тож с Украины дивчины!». С Украины, ага. Тока замуж уже выскочили за москалей и на великах катаются по Тверской- Перемога, она у всех разная))

Идут дальше. Ментов, говорит, у вас почему-то нет нигде. ???? А, оказывается, у них показывают какой-то адовый ад- в Москве бунты, голод, куча полицаев пиздят народ, с Кремля гаубицы хуярят по протестующим. 
Хохол, мол нам тут показывают, что вы как в совке- все строем в ногу хуярите, с равнением на Кремль, боитесь ВВП обидеть. Мол, за всеми вами слежка, блять, повсеместно. Интернет ограничен- только по талонам. По ТАЛОНАМ блять!!! (дебилы саложопые).
Приятель мой сначала охуевал от всего это хохляцкого ахтунга. Потом перестал и начал глумить над ним. Повез его в супермаркет, ну тот, в котором кацапы покупают свой стандартный набор: вяленых ежей и стекломой в розлив с привкусом дыни. АзбукаВкуса- есть такой в Москве и не только, не дешевый совсем, но там дохуя всего импортного. Если телку хочешь удивить и охмурить- беги в Азбуку за мимимишными вкусняшками.
Так о чем это я?!.. А, вспомнил.
Хохол увидел вкусняшки санкционные- охуел не по-деццки. Мол- а как же сСсанкции?! На прилавках хамон, прошутто, сыры- не дешевые конечно, но есть. Бухло- импортное, причем- всё ведь легально. Саня ему- санкции?! Какие, блять, санкции?! Ты о чем, свидомый?
Тут хохол наблюдает, как средний такой москвич берет бутылку шампанского за 1.5-3 тыр. Аааа! Это ж гроши какущие!? Сколько ж стеклом можно взять! Ну или покрышек, например, что возле Дома с Химерами в Киеве пальнуть да поскакать.
Купили они значит там вина тыщ на 5, водки еще (хоть и саложопый, но гость ведь все-таки) и поехали дальше кататься.
Приезжают, значит на Воробьевы горы- кто был там, видел, сколько байков, тачек и вообще движухи там в выходные.
Хохол опять- а где кучи ментов?! Приятель ему- заебал ты саложопый, пойдем искать твоих ментов.
Хохол: не надо, блять! Мол, я паспорт дома у вас оставил. Без паспорта мне у вас тут — вообще пиздец, сказали, упакуют на Лубянку, а после застенок ФСБ, к Кадырову в зиндан, и сгину к хуям, не попрощавшись с ненькой!!! Аааа.
Приятель мой ему- ты, Сероженька, в своей неньке наотлично пизданулся совсем. Откуда все это? Хохол- нам по ТВ говорили, как себя вести в Мордоре. Шароебиться только с паспортом, «славу уркаине» не орать, косить, шо не хохол. Иначе-угандошат кацапы.
Приятель- патсталом, блять. Орет ему- а ну, давай, ебани «славууркаине», проверим! Тот- хватит, блять, страшно! Пиздец, умора)
Короче, нашли-таки ментов. Аж 1 машину ДПС. И те- стояли, никого не трогали у центральной клумбы. Тут хохол замечает, что на него внимания никто не обращает, что много молодежи, семейных пар, с детишками. Все в настроении, улыбаются, нет бухих в распиздуху (как им говорят) от стекломоя. Молодежь веселая, красивая, радостная- хуля, мы ж только под стволами ржём и веселимся, блять.
Задумался хохол. Начало, видимо, доходить. Мозг, видно, размораживаться начал. Расслабился, стал шутить. Сын его- мол, тато, глянь, как тут пиздато. Машинки красивые, музыка, народ веселиться. Хохол молчит.
Погуляли, значит, и домой поехали, бухать за ужином. Приехали. Приятель ему- всё ведь в Ютубе есть, про жизнЬ в РФ, про Крым и тп. Хохол ему- мы не лазим на аккаунты Ютуба, которые российские- везде СБУ у нас, мол, только зашел- повяжут нахуй, посадят, отправят в АТО- евродемократия ведь.
Саня ему- на, вот, смотри, хохол- куда хочу, лажу и никакое фсб-гру нахуй это не надо, если ты закон не нарушаешь. И давай ему видео показывать, про Крым, про ВСУ, про ополчение, про зверства Азова- хохол пиздец как охуел! Особенно с Крыма.
Охуел от того, сколько в Крыму народа отдыхает, и что обычные крымчане говорят про самих хохлов. Нестыковочка, блять, понимаешь.
Выпили, закусили. Саша спрашивает: громадянин, а вот так вот с хорошим столом многие у вас ужинают? Хохол- нет, в основном, только по праздникам, продукты дорогие нынче- мясом не часто балуемся.
Саша ему- а у нас, в основном, всегда хорошо народ питается, те, кто имеют работу в Москве. И в регионах не плохо вполне.
Мол, дохуя ли себе может позволить украинец, живя в столице- Киеве? Нет, говорит, так как в Москве- нет. В Киеве хуже.
На следующий день опять поехали кататься.
Сначала погнали на ВДНХ (там сейчас тоже красиво- павильоны отреконструировали многие). Приезжают: чистенько, фонтаны лупят, музыка времен СССР играет везде, народу куча. Вот, говорит Саня- смотри, распиздяй. Пока вы там декоммунизацией занимаетесь, мы тут ваш хохляцкий павильон на реконструкцию поставили и статую украинки с колосками отремонтировали. И это при том, как вы нас, москалей, говном поливаете. Фоткай быстрей- в Уркаине тебе это хер покажут по ТВ.
Хохол фоткал неистово. Потом говорит- мой дед бы всё это увидел, он за СССР топит, за Сталина- ради этого готов всех правосеков перехуярить из ППШ. Покажу ему фотки и видос.
Далее, погуляв, поехали к Москве-реке. Специально прокатили хохла по набережной Шевченко до гостиницы «Украина», на которой один выблядок пару лет назад шпиль изгадил желто-блевотный говном. Гости увидели Москва-Сити, аж подавились- сраный совок же, хуля. И обрати внимание, хохол, никто тут ничего не переименовывает.
Далее погнали по Москве-реке на речном трамвайчике, хохол уже окончательно расслабился. Стало до него доходить, как у них там в голове насрано. Фотографировал всё и вся вокруг! Тачки, улицы, катеры, город весь, людей на улицах, товары в магазинах, куда они заходили. Говорит- приеду, всем покажу, как тут у вас по-другому.
Приехал хохол в Москву и даже пизды никто не дал. Кстати, чеченцев-кадыровцев тоже долго искали по Москве- хуй нашли)))
В итоге последний выстрел в голову- «Саша, а где в Москве можно купить бейсболку с надписью RUSSIA? мне и сыну». Бгг.
Поехали, купили и бейсболку, и майку сынишке. Короче- у хохла разрыв шаблонов. Стал понимать, в какой же они там ЖОПЕ и как им промывают мозг.
Уезжал хохол совсем не так, как приезжал- а с обнимашками, с «братухами». Оказывается, москали тут совсем другие оказались.

Вот такая, граждане, история.

— ЙожичеГ, 20.07.2016 

Невероятная история про Сталина, бабочек и танкиЭта невероятная история, записанная Анатолием Полежаевым, произошла во времена Великой отечественной войны. Может быть, Вам покажется, что она не имеет отношения к образованию? А я думаю, что имеет. Эта история показывает, как раньше государство относилось к ученым. Можно ли предположить, чтобы подобное случилось в современной России или Беларуси… 

1942-й год. Зима. Война в разгаре. Немцы прут вперёд. В ставке верховного главнокомандующего — плановое совещание. Напоследок обсуждаются противные и не очень понятные присутствующим маршалам и генералитету вопросы. Маскировка. Нет, генералы кое что знают о маскировке — зимой — белые халаты, летом — хаки. Но у немцев всё как-то интереснее. Их аэродромы — не слишком заметны с воздуха, а танки — зачем-то, пятнистые и полосатые, как и форма обмундирования в некоторых подразделениях и частях. 

Товарищ Сталин требует, чтобы маскировкой занялись срочно и вплотную, и не абы как, а строго научно, с серьёзным обоснованием. Мол, мысль о том, что зелёное на зелёном — незаметно, не канает. Это и ежу ясно. Нужно что-то более универсальное. Сталин раздражён. Стучит трубкой по столу. Требует немедленных действий. Генералы чешут затылки. Предлагают копировать маскировку противника. Верховный в ярости. Ему нужен принцип и ясность. Как это работает и почему. И кто сможет этим заняться? 

Осторожно пискнув горлом, слово берёт какой-то свежеиспечённый генералишко. Он — из интеллигентов. Может, родители учёные, а, может, и сам, в прошлой жизни науку успел подвигать. Генерал робко и путано докладывает, что в Ленинградском университете был такой профессор Шванвич. Так вот он, в своё время, возглавлял кафедру энтомологии, пока её не разогнали в начале тридцатых, и занимался покровительственной окраской крыльев бабочек. Может, он на что сгодится? Сталин неопределённо хмыкает и требует срочно, сегодня же, привезти в Москву этого Шванвича и доставить прямо к нему. 

Генералы облегчённо подрываются со стульев и бегут исполнять приказание. Козёл отпущения найден. Даже два. Потому что инициатива, сами понимаете… 

Звонок в Саратов, куда эвакуирован университет. Никакого Шванвича там нет и не было. Кто-то говорит, что он остался в Ленинграде. А там сейчас, ясное дело, блокада. 

Спецрейс готов через двадцать минут. Самолёт летит в блокадный город. Шванвича находят дома, в постели. Он уже не встаёт. Куриный бульон в энтомолога заливают прямо в самолёте. 

Ночью он уже у Сталина. Главнокомандующий недоверчиво вглядывается в заросшее лицо доходяги-профессора и излагает суть задачи. Немного оклемавшийся Шванвич внимательно слушает и, похоже, даже что-то понимает. 

— Ну, что, профэссор, сможэщь помочь армии и фронту? 

— Смогу, — сипит в ответ Шванвич. 

— Что тэбе для этого нужно, профэссор? 

— Три дня и два художника… 

Через три дня Борис Шванвич докладывает перед всей Ставкой. Он избегает таких мудрёных слов, как «мимикрия» и «принцип стереоморфизма». 

Всё просто, элегантно и доступно. Основа концепции, если в двух словах — выступающее и высветленное красить в тёмное, затенённое и вогнутое — высветлять. Остальное — детали. Художники, под руководством Шванвича, уже всё проиллюстрировали. По сезонам и временам года. Для наглядности на столе стоят объёмные гипсовые модели, раскрашенные так, что их форма совершенно разваливается и уплощается. 

Шванвич говорит про «расчленяющий эффект» и про общие закономерности маскировки. 

Генералы и маршалы сидят с распахнутыми ртами. 

Год спустя, Шванвич снова на приёме у Сталина: 

— Проси, что хочэщь, профэссор… Хорошо поработал. 

Шванвич задумывается буквально на секунду: 

— Хочу кафедру энтомологии. Она была. Но теперь её нет. 

С 1944-го по 1955-й, почти до самой смерти, Борис Шванвич заведовал своей любимой кафедрой. 

Похоронен на Большеохтинском. На могиле — памятник с изображением плана строения рисунка крыльев дневных бабочек. И — ни одного танка. А он — танк, там есть. Просто — не виден.
<a style=«text-decoration: none !important; color: #395387; display: inline-block; max-width: 100%;» data-gallery_id=«0» g=«130730535|7|2052480617:7||http://ts02.spac.me/tpic/a9cd81bfc577bc8ca8dfcc7da2259158/130730535.p.0.360.0.jpg?1468764775||0|http://cs10.imagefiles.me/p/080169129114178241059195219010014180195002145021213073/1468764834/130730535/0/a9cd81bfc577bc8ca8dfcc7da2259158/c7d9be051d09892baf8e75667148fbec/0/lottatell/219%2D8%2Dshvanvich%2Dspaces.ru.jpg|||http://ts02.spac.me/tpic/a9cd81bfc577bc8ca8dfcc7da2259158/130730535.p.800.800.0.jpg?1468764775|http://spaces.ru/diary/read/?id=2052480617&link_id=834762&name=lottatell#page-up||0,0,0,1,1» class=«gview_link» href=«spaces.ru/pictures/view/?Li=2052480617&Lii=12941461&Link_id=834762&Lt=10&Sn=1&Read=130730535&name=lottatell»> 

Новороссийск 2016. В разгаре лето. На Чёрном море, почти пик курортного сезона. Приморские города полны отдыхающими вперемешку с местными. Пляжи переполнены. Яркая гомонливая толпа изо дня в день штурмует магазины, пляжи, кафешки, кинотеатры. Планы на неделю — планы активного отдыха. Шашлыки, южное вино, пляжи, путешествия. Народ кишит, тащит полные пакеты покупок, озабоченно набивается в троллейбусы, маршрутки и такси. Нормальная жизнь, о которой и в голову не придёт сказать «мирная». А как иначе? 

Приехал после работы в городской гипермаркет «Магнит». Тот, что в полукилометре от порта. Вышел, глянул по сторонам. Машины потоком, толпы покупателей в магазин и из него. Туда пустые, оттуда с горой пакетов. Кто грузится в машину, кто ждёт такси. Лето на юге. 

А в стороне вдоль дороги по дальнему тротуару незаметно и скромно идёт рота десантников. Пешком. Идёт из расположения части в сторону порта. Молча и сосредоточенно. 

Мы в Новороссийске привыкли видеть шагающие роты десантников. Привычно ходят по своим учебным нуждам. Никому не мешают. Идут себе в зелёных пятнистых одеждах. 

И все улыбаются. Любят у нас десантников. 

Но тут защемило. Больно-больно защемило. Встал народ, молча провожал взглядом идущих. 

Ребята шли в жёлтой форме. С полными вещмешками. С автоматами. Молча и сосредоточенно глядя под ноги. Рота шла в сторону морского порта. Шли не призывники — шли бывалые взрослые мужики. Не срочники. Контрактники. Бывалые и опытные — это видно по тому, как легко прошли они под полным снаряжением через полгорода пешком. Почему не повезли на машинах? Не знаю. Видно, пол-города для них не расстояние. 

Люди смотрели им вслед, а я вдруг остро почувствовал желание подбежать к ним и сказать: «Ребята! Возвращайтесь, пожалуйста, живыми!» Так во все века провожали идущих на войну солдат. 

И ещё я понял — войне не на пороге. Она уже здесь. Пришла и идёт. И пока мы радуемся лету и солнцу, кто-то идёт на фронт. И гибнет там. За то, чтобы война не пришла к нам. Этот фронт пока далеко от нас. Но он потому и далеко, что солдаты в форме пустыни, нелепой в горно-лесистой местности приморского города, деловито и спокойно шагают в сторону порта. 

Городок провинциальный, 

Летняя жара, 

На площадке танцевальной 

Музыка с утра. 

Рио-рита, рио-рита, 

Вертится фокстрот, 

На площадке танцевальной 

Сорок первый год. 

Прочитал про Сергия Радонежского. Жил был человек, усердно молился, монастырь организовал. Стал святым. Письменного наследия не оставил. Оставил только то, что любой оставляет. Мощи. 
Почему религиозным людям недостаточно для своих молитв бога? Им еще нужны и кости различных людей? Почему сегодня множество граждан, принесших значительно большую пользу миру, чем всякие миллионпиццот лет назад жившие люди, о которых практически ничего не известно, не могут быть святыми? Наверное именно потому, что об этих известно больше? А ведь Сергий тоже был в миру Варфоломеем и наверняка до ветру ходил и по молодости девок за подол хватал. Просто об этом никто не рассказал. 
Николая Второго, кстати, за какие заслуги канонизировали,? За то, что был бездарным и слабовольным менеджером страны, которую просрал, бросив ее в пучину войн и людоедства? Ах, да, невинно расстрелянный великомученик. Так в то время таких невинных миллионы были. И люди по достойнее, чем Николай Кровавый.
Одним словом весь этот сонм святых нужен исключительно для того, чтобы монотеистическая религия была как можно меньше похожа на таковую.

Предутренний туман и летний зной
Июнь разлил от края и до края,
А памятник на утренней Тверской
Стоял на суету Москвы взирая.
Спешили люди, ждали их дела,
У каждого судьба в свою полоску,
И голуби, как воплощенье зла,
На монумента гадили причёску.
Над площадью кружились, как фантом,
И метили какашками в макушку,
Откуда глупым птицам знать о том,
Что это классик Александр Пушкин?
И вот однажды, раздражён и зол,
В субботний день, примерно в пол-второго,
Он с монумента медленно сошёл
И удалился в сторону Перово.
Поэт в раздумьях по Москве шагал,
День предвещал хорошую погоду,
И думал, что не зря, мол, пробуждал
Он лирой чувства русского народа.
Шуарму продавали и ситро,
А мимо мчались жёлтые маршрутки,
Толпою выходили из метро
Рабочий класс, бомжи и проститутки.
И Пушкин шёл, поддерживая фрак,
Вокруг всё для поэта было ново,
На лавке тёлка кушала биг-мак,
Похожая на Нату Гончарову.
Поэт гулял, но вот, в один момент,
Когда кормил в пруду батоном утку,
Какой-то проходящий мимо мент,
Похлопал по плечу: -Одну минутку.
Вы, гражданин, узбек или таджик?
По виду представитель южных наций,
Которых на участке не привык
Я видеть без отметки регистраций.
Поэтому- продолжил этот мент,
Закон я соблюдаю, как привычку.
Извольте, предъявите документ,
Ну, а потом, кормите хлебом птичку.
Поэт сказал: -Какой же я узбек?
Я Пушкин! Вы меня учили в школе!
Ну, вспомните же, милый человек:
«Я вам пишу, бла-бла, чего же боле?...»
Ну, вспомнили? -Поэт задал вопрос-
-Со мной знакомы в мире миллиарды!
А может в профиль? Видите мой нос?
Ужель вы не признали бакенбарды?
Мои стихи про вьюги детский плач,
Про зиму, утро, лес и про снежинку...
-Начитанный какой попался хач-
Ответил мент и вытащил дубинку.
Поэт напрасно плакал, что-то плёл
Про Анну Керн и Болдинскую осень,
Его ефрейтор бдительный привёл
В участок номер триста двадцать восемь.
В пропахшей потом камере, поэт
На нары рухнул и рыдал без силы,
Пока один задержанный скинхэд
Не крикнул:- Да заткнись уже, негрила!
И Пушкин думал, сдерживая стон,
За что всё это мне? Чего же ради?
Вся эта чушь, похожая на сон,
Я памятник! Ну, кто ж меня посадит?
Ну, а когда спустилась птицей ночь,
Прохладным ветром из Коньково дуя,
Он стену проломив, поплёлся прочь,
Свой курс держа обратно на Тверскую.
И в камере, оставшись не у дел,
Забившись в страхе в угол, словно крыса,
Скинхэд, на это глядя, поседел,
Хотя, как все скинхэды был он лысый.
В квартире блочной спал с женою мент,
Употребив свою пивную дозу,
А Пушкин тихо влез на постамент,
Привычную приняв со вздохом позу.
И думал Пушкин: «Ни в один из дней
Уж свой покой я больше не нарушу.
А люди много хуже голубей,
Пусть лучше срут на кудри, а не в душу».
И памятник, отбрасывая тень,
Взирал на разыгравшееся лето.
И наступал простой июньский день.
Шестое. День рождение поэта. 

На даче скоро год как, в город иногда езжу, супруга чаще, только приехал, зеркала меня еще помнят домашние. Получил письмо от женщины которая у нас когда то отдыхала в далеком прошлом, я тогда еще не родился, пожилая видимо умирать собралась, там много семейных фотографий, мама оказывается с ней всю жизнь переписовалась, мы даже не знали, эта тетка в письме говорит:-умру и фото затопчат ваши, пусть хоть у вас сохранятся, короче напился я сейчас и соплли на кулак наматываю.Поехать туда не могу, с Североморска она. 

Блондинка Марина с грустью сидела у окна, время от времени бросая полные ужаса взгляды на улицу. Там между гор мусора, остовов сгоревших машин и разломанных киосков бродили сотни зомби, вынюхивая ненароком уцелевших людей, дабы полакомиться свежатиной. Каждый раз девушка вздрагивала и пряталась в глубине комнаты, чтобы не видеть этого кошмара.

Она сама даже не подозревала, как ей повезло. Две недели назад, возвращаясь из ночного клуба, Марина умудрилась поцарапать свой Матиз о фонарный столб. Машину тут же пришлось отдать в сервис, а сама девушка на три дня ушла в депрессию и, не выходя из дома, сидела в многочисленных блогах и социальных сетях, рассылая грустные сообщения и собирая богатую жатву утешений. А через три дня, когда ей удалось прийти в себя, по миру уже вовсю бушевал зомби-апокалипсис.

Поначалу девушка только сидела и смотрела на творящиеся за окном безобразия. Там бегали толпы людей, спасающихся от зомби. Носились зомби, впиваясь своими зубами в плоть медлительных живых. Посреди всего этого хаоса сновали вездесущие мародеры, растаскивая все более-менее ценное. Время от времени появлялись группы вооруженных людей в военной форме и начинали отстреливать зомби, мародеров, паникеров, а то и друг друга.

Марина на все это смотрела с грустью и тоской. Вскоре осознав, что она фактически заперта внутри своей квартиры, девушка попыталась обзвонить всех своих друзей, в надежде, что кто-то из них придет и спасет её. Увы, трубку подняли только один раз, да и то вместо бодрого голоса красавчика атлета Сергея, раздалось какое-то подозрительное чавканье.

Еды в доме было не так уж и много, но организм блондинки, закаленный многочисленными диетами, привык обходиться парой бутылочек йогурта и одним яблоком в день. Поэтому первое время она как-то держалась, но пару дней назад полностью отрубилось электричество, холодильник потек и от йогуртов пошел нехороший запах. Оставался еще резервный запас шоколадок, но и он быстро подходил к концу. В отчаянии девушка попыталась позвать на помощь, привязав свои любимые красные трусики к тарелке спутниковой антенны за окном, но единственное, чего она добилась, так это прилета двух ворон. Не известно были они дохлые или нет, но смотрели на неё так нехорошо, что Марина на всякий случай закрыла окно и теперь лишний раз боялась даже поворачивать голову в сторону птиц.

Её отчаяние уже достигло предела. Причем больше всего она переживала, что после смерти превратится в ходячий, уродливый, гниющий труп, подобный тем, которые бродили за окном. Если бы не этот факт, она давно бы выпила заготовленные еще с давних времен для подобного случая три упаковки снотворного. Но, похоже, дело к этому постепенно и шло.
Внезапно грустные мысли прервал рев мотора. Марина с надеждой выглянула в окно и её сердце затрепетало. По улице, как раз в направлении её дома, зверски рыча, ехал броневик. Ожившие мертвецы, уже понимающие, чем им грозит встреча с железной коробкой, ковыляя, разбегались по подворотням. Время от времени, подтверждая свои мирные намерения, раздавался треск пулемета, сбивая на землю не успевших убежать зомби.

Машина остановилась прямо напротив дома Марины, сбив короткой очередью обеих ворон с антенны, после чего изнутри через люк на броню вылез молодцеватого вида военный в камуфляже и, поднеся ко рту мегафон, прокричал на весь район.

— Граждане выжившие! Мы представители добровольного военизированного формирования «Возрождение Человечества». Мы обязуемся предоставить выжившим материальную и медицинскую помощь, а так же обеспечить круглосуточной охраной в надежном месте! Если кто-то слышит меня, просьба подать сигнал!
— Эй, я здесь! — закричала Марина, переваливаясь через подоконник, высовывая голову наружу. — Спасите меня! Мне страшно!
— Минуточку! — военный ничуть не удивился появлению девушки, но почему-то вовсе не спешил тут же бросаться ей на помощь. Вместо этого он достал из кармана блокнот и, раскрыв его, продолжил. — Для начала хочу сообщить, что в связи с тем, что человечество показало себя довольно тупым и ограниченным, нашим обществом было принято решение. Право на выживание имеют лишь те, кто обладает богатым умственным багажом и гарантировано передаст как знания, так и интеллектуальные гены будущим поколениям. Поэтому для начала вам предстоит пройти тест.
— Тест?! — недоуменно выпучила глаза девушка.
— Начнем с математики, — непреклонно продолжал командир. — Таблицу умножения, надеюсь, помните? Сколько будет двенадцать умножить на пятнадцать?
— Я… это… — Марина с грустью посмотрела на свой нерабочий из-за отсутствия электричества ноутбук. Её память подсказывала, что где-то там, в программах находился калькулятор, который сейчас бы не помешал. Мысль о том, что можно посчитать на бумажке столбиком, ей даже не приходила.
— Ну, а семью восемь? — продолжал докапываться военный. — Пятью пять… Блин, девушка, ну хоть, сколько будет дважды два, вы помните?
— Шесть? — наугад ляпнула Марина.
— Понятно, — устало пробормотал мужчина. — Перейдем к географии. — Его голос внезапно стал коварно вкрадчивым. — Назовите ныне существующие европейские страны!
— Ну, Франция там, Италия, — забормотала блондинка, вспоминая свои вояжи за рубеж.
— Неправильно, нет больше таких стран! — весело гаркнул военный и тут же засмеялся. — Ну ладно, это была шутка, а вот вопрос посерьезней. Назовите основные реки Африканского континента?
— Волга! — тут же выкрикнула Марина первое, что ей пришло в голову. Хотя тут же осознала, что где-то она ошиблась. Вроде во время поездки в Египет ей говорили, как называется местная река, но её на тот момент больше интересовали цены на ювелирные украшения.
— Диагноз ясен, — вновь погрустнел военный. — Думаю, про горные цепи Европы я могу и не спрашивать.
Девушка инстинктивно кивнула, хотя и попыталась вспомнить, на какой именно горнолыжный курорт её возили в прошлом году. Но память почему-то услужливо предоставляла ей марки вин, наливаемых очередным кавалером.
— Переходим к истории, — мужчина с сомнением посмотрел на блондинку, после чего со вздохом выбрал то, что полегче. — В каком году состоялся первый полет человека в космос?

— В сорок первом? — с сомнением пробормотала Марина. Она помнила, что с этой датой связано что-то важное, но что именно сообразить не могла.
— Если тогда кто-то и летал, то документов не сохранилось, — буркнул военный. — Я уже не знаю, что спрашивать. Из литературы что ли. Самое знаменитое произведение Толстого?
— Му-му! — радостно подпрыгнула Марина, что-то вспомнив из школьного курса.
— Мои сожаления, но вы не прошли, — военный с грустью спрятал блокнот в карман. — Боюсь, вашего интеллектуального багажа недостаточно, что бы нести нашим потомкам истину и просвещение. Мой совет, постарайтесь побыстрее покончить с собой. Можете даже пока мы не уехали. Вашего зомби мы расстреляем гарантированно быстро.
— Но почему?! — с отчаянием прокричала девушка.
— По кочану! — в рифму отозвался мужчина и было полез обратно в броневик, когда оттуда вылезло еще двое и, не обращая внимания на командира, безо всякого мегафона заорали на всю улицу.
— Сиськи покажи!

Еще две недели назад подобное предложение изрядно покоробило бы Марину, заставив её дать пощечину обнаглевшему хаму. Но сейчас, когда стоял выбор между жизнью и смертью, времени на раздумья не оставалось. От отчаяния силы у девушки на мгновение удесятерились, и этого хватило на то, что бы одним движением разорвать блузку и лифчик, выставив свой драгоценный четвертый размер на обозрение всем зомби округи. Внизу в течение долгой минуты стояло многозначительное молчание, после чего вновь раздался крик.

— Сиди на месте, сейчас придем!

А через десять минут Марина, закутанная в одеяло, тряслась в тесноте железной коробки, умудряясь жаловаться окружившим её мужикам в униформе на свою жизни и на то, чего пришлось натерпеться за эти две недели. Те её утешали, поили элитным коньяком, найденным в развалинах очередного ночного клуба и залитого прямо в армейские фляжки. И один лишь командир молчал и хмурился, поскольку его проект о создании интеллектуальной расы, похоже, потерпел крах. Человечество в очередной раз выбрало красоту. Но возможно, что это и к лучшему, ведь кому еще спасать мир?

Моему знакомому, на новоселье в городской квартире, друг-приколист подарил поросенка со словами: «Наконец-то, я тебе подложил свинью». Поросенок был не от декоративной маленькой свинки, а от нормальной деревенской свинищи.

Поросенок стал жить на балконе. Жил там месяца три, сводя с ума окружающих (и соседей) хрипами-хрюками-воплями. По словам знакомого, он и не знал, что свиньи могут издавать ТАКИЕ жуткие и громкие звуки, к тому же 24/7, не затыкаясь.

В любом случае через три месяца стало понятно, что поросенок растет и останавливаться на достигнутом не собирается. Было принято решение его прирезать и зажарить.

Знакомый ни разу в жизни не резал скот, и у него не было друзей, которые бы смогли это сделать. Кроме того поросенка было жалко. Хоть и скотина во всех смыслах, а все ж три месяца, бок о бок, прожили.

Когда знакомый шел на балкон, его семья смотрела на него, как смотрели захваченные в плен партизаны на фашистов, ведущих на расстрел их товарищей.

Он зашел. Поросенок обнаружился в углу. Он типа спрятался. Но жопа не позволила ему поместиться в шкафу на полке. Когда знакомый в полной тишине таки вытащил поросенка, тот посмотрел на него разумным печальным взглядом. Мол, за что, хлопец??

Короче в тот день поросенка не прирезали. Некурящий знакомый выкурил пачку за три часа. И позвонил другу-приколисту.

Друг-приколист, приехал на следующий день, забрал порося и уехал. Через некоторое время вернулся с мясом. Сам же пожарил мясо, потому что жена знакомого отказалась, и сам же съел во время общего ужина.

Дети плакали, глотая слезы и салат. Жена молчала. Знакомый пил.

В конце концов, друг-приколист признался, что всех развел. И порось живой бегает в деревне, а мясо он купил в магазе.

По утрам теперь звонил телефон-мобильник. Черная коробочка оживала: загорался в ней свет, пела веселая музыка и объявлялся голос дочери, словно рядом она:

— Мама, здравствуй! Ты в порядке? Молодец! Вопросы и пожелания? Замечательно! Тогда целую. Будь-будь!

Коробочка тухла, смолкала. Старая Катерина дивилась на нее, не могла привыкнуть. Такая вроде малость — спичечный коробок. Никаких проводов. Лежит-лежит — и вдруг заиграет, засветит, и голос дочери:

— Мама, здравствуй! Ты в порядке? Не надумала ехать? Гляди… Вопросов нет? Целую. Будь-будь!

А ведь до города, где дочь живет, полторы сотни верст. И не всегда легких, особенно в непогоду.

Но в год нынешний осень выдалась долгая, теплая. Возле хутора, на окрестных курганах, порыжела трава, а тополевое да вербовое займище возле Дона стояло зеленым, и по дворам по-летнему зеленели груши да вишни, хотя по времени им давно пора отгореть рдяным да багровым тихим пожаром.

Птичий перелет затянулся. Неспешно уходила на юг казарка, вызванивая где-то в туманистом, ненастном небе негромкое онг-онг… онг-онг…

Да что о птице говорить, если бабка Катерина, иссохшая, горбатенькая от возраста, но еще проворная старушка, никак не могла собраться в отъезд.

— Кидаю умом, не накину… — жаловалась она соседке. — Ехать, не ехать?.. А может, так и будет тепло стоять? Гутарят по радио: навовсе поломалась погода. Ныне ведь пост пошел, а сороки ко двору не прибились. Тепло-растепло. Туды-сюды… Рождество да Крещенье. А там пора об рассаде думать. Чего зря и ехать, колготу разводить.

Соседка лишь вздыхала: до весны, до рассады было еще ох как далеко.

Но старая Катерина, скорее себя убеждая, вынимала из пазухи еще один довод — мобильный телефон.

— Мобила! — горделиво повторяла она слова городского внука. — Одно слово — мобила. Нажал кнопку, и враз — Мария. Другую нажал — Коля. Кому хочешь жалься. И чего нам не жить? — вопрошала она. — Зачем уезжать? Хату кидать, хозяйство…

Этот разговор был не первый. С детьми толковала, с соседкой, но чаще сама с собой.

Последние годы она уезжала зимовать к дочери в город. Одно дело — возраст: трудно всякий день печку топить да воду носить из колодца. По грязи да в гололед. Упадешь, расшибешься. И кто поднимет?

Хутор, еще недавно людный, с кончиной колхоза разошелся, разъехался, вымер. Остались лишь старики да пьянь. И хлеб не возят, про остальное не говоря. Тяжело старому человеку зимовать. Вот и уезжала к своим.

Но с хутором, с гнездом насиженным нелегко расставаться. Куда девать малую живность: Тузика, кошку да кур? Распихивать по людям?.. И о хате душа болит. Пьянчуги залезут, последние кастрюлешки упрут.

Да и не больно весело на старости лет новые углы обживать. Хоть и родные дети, но стены чужие и вовсе другая жизнь. Гостюй да оглядывайся.

Вот и думала: ехать, не ехать?.. А тут еще телефон привезли на подмогу — “мобилу”. Долго объясняли про кнопки: какие нажимать, а какие не трогать. Обычно звонила дочь из города, по утрам. Запоет веселая музыка, вспыхнет в коробочке свет. Поначалу старой Катерине казалось, что там, словно в малом, но телевизоре, появится лицо дочери. Объявлялся лишь голос, далекий и ненадолго: — Мама, здравствуй! Ты в порядке? Молодец. Вопросы есть? Вот и хорошо. Целую. Будь-будь.

Не успеешь опомниться, а уже свет потух, коробочка смолкла.

В первые дни старая Катерина лишь дивилась такому чуду. Прежде на хуторе был телефон в колхозной конторе. Там все привычно: провода, черная большая трубка, долго можно говорить. Но тот телефон уплыл вместе с колхозом. Теперь появился “мобильный”. И то слава богу.

— Мама! Слышишь меня?! Живая-здоровая? Молодец. Целую.

Не успеешь и рта раскрыть, а коробочка уж потухла.

— Это что за страсть такая… — ворчала старая женщина. — Не телефон, свиристелка. Прокукарекал: будь-будь… Вот тебе и будь. А тут…

А тут, то есть в жизни хуторской, стариковской, было много всего, о чем рассказать хотелось.

— Мама, слышишь меня?

— Слышу, слышу… Это ты, доча? А голос будто не твой, какой-то хрипавый. Ты не хвораешь? Гляди одевайся теплей. А то вы городские — модные, платок пуховый повяжи. И нехай глядят. Здоровье дороже. А то я ныне сон видала, такой нехороший. К чему бы? Вроде на нашем подворье стоит скотиняка. Живая. Прямо у порога. Хвост у нее лошадиный, на голове — рога, а морда козиная. Это что за страсть? И к чему бы такое?

— Мама, — донеслось из телефона строгое. — Говори по делу, а не про козиные морды. Мы же тебе объясняли: тариф.

— Прости Христа ради, — опомнилась старая женщина. Ее и впрямь упреждали, когда телефон привезли, что он дорогой и нужно говорить короче, о самом главном.

Но что оно в жизни главное? Особенно у старых людей… И в самом деле ведь привиделась ночью такая страсть: лошадиный хвост и козья страшенная морда.

Вот и думай, к чему это? Наверное, не к добру.

Снова миновал день, за ним — другой. Старой женщины жизнь катилась привычно: подняться, прибраться, выпустить на волю кур; покормить да напоить свою малую живность да и самой чего поклевать. А потом пойдет цеплять дело за дело. Не зря говорится: хоть и дом невелик, а сидеть не велит.

Просторное подворье, которым когда-то кормилась немалая семья: огород, картофельник, левада. Сараи, закуты, курятник. Летняя кухня-мазанка, погреб с выходом. Плетневая городьба, забор. Земля, которую нужно копать помаленьку, пока тепло. И дровишки пилить, ширкая ручною пилой на забазье. Уголек нынче стал дорогущий, его не укупишь.

Помаленьку да полегоньку тянулся день, пасмурный, теплый. Онг-онг… онг-онг… — слышалось порой. Это казарка уходила на юг, стая за стаей. Улетали, чтобы весной вернуться. А на земле, на хуторе было по-кладбищенски тихо. Уезжая, сюда люди уже не возвращались ни весной, ни летом. И потому редкие дома и подворья словно расползались по-рачьи, чураясь друг друга.

Прошел еще один день. А утром слегка подморозило. Деревья, кусты и сухие травы стояли в легком куржаке — белом пушистом инее. Старая Катерина, выйдя во двор, глядела вокруг, на эту красоту, радуясь, а надо бы вниз, под ноги глядеть. Шла-шла, запнулась, упала, больно ударившись о корневище.

Неловко начался день, да так и пошел не в лад.

Как всегда поутру, засветил и запел телефон мобильный.

— Здравствуй, моя доча, здравствуй. Одно лишь звание, что — живая. Я ныне так вдарилась, — пожаловалась она. — Не то нога подыграла, а может, склизь. Где, где… — подосадовала она. — Во дворе. Воротца пошла отворять, с ночи. А тама, возля ворот, там грушина-черномяска. Ты ее любишь. Она сладимая. Я из нее вам компот варю. Иначе бы я ее давно ликвидировала. Возля этой грушины…

— Мама, — раздался в телефоне далекий голос, — конкретней говори, что случилось, а не про сладимую грушину.

— А я тебе о чем и толкую. Тама корень из земли вылез, как змеюка. А я шла не глядела. Да тут еще глупомордая кошка под ноги суется. Этот корень… Летось Володю просила до скольких разов: убери его Христа ради. Он на самом ходу. Черномяска…

— Мама, говори, пожалуйста, конкретней. О себе, а не о черномяске. Не забывай, что это — мобильник, тариф. Что болит? Ничего не сломала?

— Вроде бы не сломала, — все поняла старая женщина. — Прикладаю капустный лист.

На том и закончился с дочерью разговор. Остальное самой себе пришлось досказывать: “Чего болит, не болит… Все у меня болит, каждая косточка. Такая жизнь позади…”

И, отгоняя горькие мысли, старая женщина занялась привычными делами во дворе и в доме. Но старалась больше толочься под крышей, чтобы еще не упасть. А потом возле прялки уселась. Пушистая кудель, шерстяная нить, мерное вращенье колеса старинной самопряхи. И мысли, словно нить, тянутся и тянутся. А за окном — день осенний, словно бы сумерки. И вроде зябко. Надо бы протопить, но дровишек — внатяг. Вдруг и впрямь зимовать придется.

В свою пору включила радио, ожидая слов о погоде. Но после короткого молчания из репродуктора донесся мягкий, ласковый голос молодой женщины:

— Болят ваши косточки?..

Так впору и к месту были эти душевные слова, что ответилось само собой:

— Болят, моя доча…

— Ноют руки и ноги?.. — словно угадывая и зная судьбу, спрашивал добрый голос.

— Спасу нет… Молодые были, не чуяли. В доярках да в свинарках. А обувка — никакая. А потом в резиновые сапоги влезли, зимой и летом в них. Вот и нудят…

— Болит ваша спина… — мягко ворковал, словно завораживая, женский голос.

— Заболит, моя доча… Век на горбу таскала чувалы да вахли с соломой. Как не болеть… Такая жизнь…

Жизнь ведь и вправду нелегкой выдалась: война, сиротство, тяжкая колхозная работа.

Ласковый голос из репродуктора вещал и вещал, а потом смолк.

Старая женщина даже всплакнула, ругая себя: “Овечка глупая… Чего ревешь?..” Но плакалось. И от слез вроде бы стало легче.

И тут совсем неожиданно, в обеденный неурочный час, заиграла музыка и засветил, проснувшись, мобильный телефон. Старая женщина испугалась:

— Доча, доча… Чего случилось? Не заболел кто? А я всполохнулась: не к сроку звонишь. Ты на меня, доча, не держи обиду. Я знаю, что дорогой телефон, деньги большие. Но я ведь взаправду чуток не убилась. Тама, возля этой дулинки… — Она опомнилась: — Господи, опять я про эту дулинку, прости, моя доча…

Издалека, через многие километры, донесся голос дочери:

— Говори, мама, говори…

— Вот я и гутарю. Ныне какая-то склизь. А тут еще эта кошка… Да корень этот под ноги лезет, от грушины. Нам, старым, ныне ведь все мешает. Я бы эту грушину навовсе ликвидировала, но ты ее любишь. Запарить ее и сушить, как бывалоча… Опять я не то плету… Прости, моя доча. Ты слышишь меня?..

В далеком городе дочь ее слышала и даже видела, прикрыв глаза, старую мать свою: маленькую, согбенную, в белом платочке. Увидела, но почуяла вдруг, как все это зыбко и ненадежно: телефонная связь, видение.

— Говори, мама… — просила она и боялась лишь одного: вдруг оборвется и, может быть, навсегда этот голос и эта жизнь. — Говори, мама, говори…

© Екимов Борис Петрович

Наташке во сне… И стал уже по-старше я тебя — — виски седые, толстая медкнижка. И меньше всё ровесников-ребят, С которыми дружил ещё мальчишкой. Прощай, сестрёка, мне пора вставать. Надеюсь, нам обоим стало легче. Отцу привет и обними там мать. А я схожу, за вас поставлю свечки. А вечером налью себе сто грамм И помяну вас всех, ушедших рано. Когда-нибудь я тоже буду там… Кому же я во снах являться стану?........................