В веселые молодые годы, драки между деревнями были обычным и позитивным явлением. Так реализовывалась юношеская социалистическая удаль. К тому же проигравшая сторона негласно уступала свои дискотеки. А там, между прочим, водились незнакомые красотки, которые вполне строили глазки победителям.
Были и не писанные правила: во время боя запрещалось пользоваться огнестрелом, холодняком, цепями, кастетами, кольями и другими, ныне, обычными инструментами. Только кулаками. Добивать ногами, тоже считалось плохим тоном и не практиковалось.
5 октября 1991-го, около полуночи, на шоссе между городками К и Р, состоялась эпическая битва. Она получила название “Побоище при Ясенево”, ибо происходила напротив одноименного пункта.
С нашей стороны было около шестидесяти бойцов. С обратной, не менее восьмидесяти.
Поражение предопределило отсутствие пяти самых матерых бойцов – они загуляли на одной малине в другом районе, и не смогли вовремя подтянутся.
Разгром стал потрясающим!
Щаповские профессионалы сразу же смяли нашу передовую линию, состоящую из воинов средней руки. А потом паника охватила всю группировку.
Некоторые самоотверженно бились за честь, но это была агония. Все довершила милиция – ее вызвали местные жители. Если щаповские отошли по домам в порядке, то наши разрозненные отступающие группы отлавливали до утра. Мы с Серегой спрятались в заболоченном пруду, близ крайнего дома. Когда фонарь милицейского УАЗика приближался, мы вбирали в легкие воздух и погружались.
Сереющим октябрьским утром, мы, избитые, обессилившие, замерзшие и деморализованные, наконец добрались до дома и рухнули в теплые пуховые бабушкины одеяла. Хотелось все забыть. Сон был нашим спасителем.
Через пару недель, мы вчетвером сидели у пятого дома на скамеечке со своими первыми деревенскими любовями и слушали как Миша играет “восьмиклассницу” Цоя. Была уже ранняя ночь и было спокойствие.
Внезапно, в темноте показалась фигура.
— Саня Комитет, — сказал Серега, — Только из армии пришел.
Комитет подошел к нам и все заметили, что левая сторона лица была разбита, а из сжатых кулаков сочилась кровь.
Мы были младше его на три года.
— Что? Просрали все? – спросил он, — Я сейчас пришел на нашу дискотеку, а там ни одного нашего. Только щаповские. Человек сорок. Наших девченок за жопы трогают!
Саня сплюнул сгусток крови из разбитого рта.
— Что, блядь! Не стыдно вам?!
— Саша, нас побили. Мы проиграли, — тихо ответил Серега.
— Что?! Проиграли?!
Даже в темноте было видно, как Комитет багровеет.
— Встаньте все! Ты, ты… ты!
Когда я встал, он ударил меня в грудь. Потом Серегу, Мишу и Андрею. Мы молчали.
— Я вас могу избить до смерти! И вы даже слова не скажете! Знаете почему? Вы уже проиграли! Ваши жалкие душенки проиграли! Вы зассали! А ведь вас четверо. Я один. Ну! Нуууу!!!
Саню трясло. Он отошел и закурил.
Потом подошел опять:
— Ты русский? – спросил он меня.
— Да.
— А ты?
— Да, — ответил Серега.
— Ты?
— Русский, — сказал Андрюха.
Комитет докурил сигарету и произнес:
— Сейчас эти козлы поедут обратно с дискотеки на последнем автобусе. Мы их сделаем.
— Но их же сорок человек, Саша! А нас только пятеро! – воскликнул я.
— Это не имеет значения. Слушайте внимательно! Через двадцать минут, поедет последний автобус. С ними. Ваши подруги будут стоять на остановке, что бы он остановился. Как только автобус остановится и откроет двери, вы, — он посмотрел на наших девчонок, — Встанете перед ним, что бы он не мог ехать. И этот с гитарой будет с вами. Мы… Я вбегаю в заднюю дверь, вы – в переднюю. Мочим всех. Не останавливаясь. Как я крикну “вымпел” – выбегаем из автобуса. Но…
— Почему, меня не берете? – перебил его Миша.
— Я беру только русских, а ты…
— Да, я еврей! Черненький и носатенький! – закричал Миша, часто моргая и кривя рот от страшной обиды, — Но я… русский. Я русский!
— Гм… пойдешь со мной тогда. Пойдешь?
То, что было потом, будто окутано туманом.
Одинокий желтый фонарь над остановкой и свет приближающихся из темноты фар. Катя и Света играющие роль припозднившихся пассажирок. Ярко освещенный салон автобуса с набившимися как сельди, щаповскими. А вокруг — ночь.
Когда открылись двери, мы ворвались в автобус и началось побоище. Я плохо помню детали – только веер ударов и панику среди пассажиров. Иной раз подруга срубленного ударом парня, колотила меня меня зонтиком. Но я не обращал внимания, пробирался дальше. Щаповские ужимались в середину. А с другой стороны лютовал Комитет с Мишей. Под ногами громоздились оглушенные враги, губы мои превратились в лохмотья. Я дышал кровью. Но мои локти чувствовали локти Сереги и Андрюхи. Они орудовали беспредельно.
Как все закончилось – не помню. Говорят, меня вытащили за шиворот.
Память начинается так:
Моя голова лежит на коленях у Кати под тяжелыми ночными липами. Она протирает мне лицо мокрым платком и целует в лоб. Парни отходят от стресса, как кто может.
— Мы их, сук, сделали, — говорит Комитет, — Миша, молодец. Он наш, русский. Извини, Миша.
А Миша, уже играет какой то озорной шансон. Петь он не может – у него разбит нос и челюсть. Но поют его горящие глаза.